жительница Пижмы. «Здоровущая, краснолицая старуха с серыми нахальными глазами», «крупной головой в красном сатиновом повойнике», «у нее целехоньки все зубы, да такие крепкие, крупные».

Евгения укоряет ее за равнодушие к тому, что поля и сенокосы зарастают лесом: «Я тут как-то бабу Мару спрашиваю: не больно, говорю, глазам-то? Не колет? Ране, говорю, на поля из окошка смотрела, а теперь на кусты. Хохочет: «То и хорошо, девка, дрова ближе».

жена Максима Урваева, невестка Василисы Милентьевны.

«Смуглое моложавое лицо», «чёрные круглые глаза, сухие и строгие». «По утрам она, шлёпая по дому в старых разношенных валенках и в стёганой телогрее, всегда стонала и охала, жаловалась на ломоту в ногах, в пояснице — у неё была тяжелая жизнь, как, впрочем, у всех деревенских женщин, юность которых пала на военную страду: только с багром в руках она тринадцать раз прошла всю реку от вершины до устья».

младший сын Василисы Милентьевны, «пьянчуга Иван».

Милентьевна живет у него. Настя, жена Ивана, его «возит в город от вина лечить» «дня бы, говорит, не мучилась с ним, дьяволом, да мамы жалко».

внучка Василисы Милентьевны. «Да вся-то Катерина твоя еще с рукавицу. Сопля раскосая. Была тут весной. В угол заберется — не докличешься».

«Нервенная у меня внучка, и с глазками девке не повезло: косит. А тут еще соседка девку вздумала пугать: „Куда, говорит, бабушку-то из дому отпускаешь? Не видишь разве, какая она старая? Еще умрет по дороге“. Дак уж она, моя бедная, заплакалась. Всю ночь не выпускала из своих рук бабушкину шею...» Из-за внучки, еще не оправившись от болезни, Милентьевна едет к сыну Ивану, у которого жила («Слово дала!»).

старший сын Василисы Милентьевны, внешностью похож на мать «все дети обличьем в ей, а не в отца» («голубель за столом рассыпан»), «довольно равнодушный к своему хозяйству, как большинство бездетных мужчин». Но готовясь к приезду матери работал «в последний выходной не разгибая спины». «После выходного на целую неделю уходил на свой смолокуренный завод, где он работал мастером».

отец Василисы Милентьевны. «Первый по расчисткам в Русихе был. Четыре сына взрослых — знаешь, какая силушка!»

«...безвестная, но великая в своих деяниях старая крестьянка из северной лесной глухомани».

«... Я увидел её — высокую, намокшую, с подоткнутым по-крестьянски подолом, с двумя большими берестяными коробками на руках, полнёхонькими грибов. Она устала, конечно. Это было видно и по её худому тонкому лицу, до бледности промытому нынешними обильными туманами, и по её заметно вздрагивающей голове. Но в то же время сколько благостного удовлетворения и тихого счастья было в её голубых, слегка прикрытых глазах. Счастья старого человека, хорошо, всласть потрудившегося...»

«Шестнадцати лет нашу Милентьевну взамуж выпихнули. Отец, родимый батюшко, на житье женихово позарился. Один парень в доме, красоваться будешь. А какая краса, когда дикарь на дикаре вся деревня?».

«Не было у меня молодости. И по-нонешнему сказать, не любила я своего мужа...». Ревнивый муж десять лет никуда не выпускал её из Пижмы. «Да и куделю-то, бывало, пряла одна, а не на вечерянке». Но «покорила молодая Милентьевна пижемский зверюшник. Нет, не только своей кротостью и великим терпением, но и своей твердостью, своим кремневым характером».

Семью «их покулачили, когда зачались колхозы». Свекра и мужа выслали, она осталась с маленькими детьми на руках. Мужа потом вернули, но больным «что-то с головой сделалось — три раза стрелялся. Мужа схоронила — хлоп война. Два сына убито намертво, третий ... сколько лет без вести пропадал, а потом и Санюшка петлю на матерь накинула. Вот ведь сколько у ей переживаний под старость. На десятерых разложить — много. А тут все на одни плечи».

Милентьевне уже под восемьдесят, но до сих пор она живет заботами о близких — сыновьях, внучке. «Уж не отдохнёт, не посидит без дела».

муж Василисы Милентьевны. «Сам тёмный, небаскящий, как головешка копченая, лицо в шадринах, оспой болел, как, скажи, овцы ископытили». Характер урваевский, «да ещё урвай-то какой», «ревность лешья», «такая поперечина — за всё взыск».

За то, что не хотел записываться в колхоз, арестовали и выслали из деревни. Домой «вернулся, хоть и больным» «чего-то с головой сделалось, три раза стрелялся».

свекор Василисы Милентьевны. «Откуда ни идет, с какой стороны ни едет, а подарок своей сношеньке завсегда» за то, что за мужа своего, сына его, перед братьями заступилась. «Ведь смертоубийство могло быть».

«Есть, есть за что помянуть добрым словом Онику Ивановича, а по правде сказать, дак и он урвай». «А на Пижме у этих урваев все шиворот-навыворот. Первое дело у них охота да рыба. А к земле и прилежанья не было. Сколько деды накопали, расчистили, тем и жили. Своего-то хлеба до нового года не всегда хватало. Правда, когда на зверя в лесу урожай, у них песни. А когда на бору голо, и они как сычи голодные».

За то, что не хотел записываться в колхоз, арестовали и выслали из деревни. Домой не вернулся, умер в ссылке.

племянник Василисы Милентьевны, «один из трёх мужиков, оставшихся в Пижме».

«По обыкновению, был под мухой». Когда Милентьевна отправилась за грибами, взялся подвезти её до перевоза и «с разбойным свистом и гиканьем» вылетел её навстречу «на гремучей немазаной телеге, в которую был запряжен Громобой, единственный живой конь в Пижме». «Я твое добро помню. Я с утра дежурю с Громобоем, потому как знаю — тебе на перевоз».

дочь Василисы Милентьевны. «Ох, и красавица же была! Высокая, белая-белая, коса во всю спину, до колена будет — вся, говорят, в матерь, а может, еще и покрасивше была. И тихая, воды не замутит. И вот через эту-то тихость она и порешилась.

Налетела на какого-то подлеца — обрюхатил». «И вот она, горюша горькая, подошла к родному дому, а дальше крыльца и ступить не посмела». «Она уж, Санюшка-та, холодная, на пояску домотканом висит, а в сторонке ватничек честь по чести сложен и платок теплый на нем: носи, родная, на здоровье, вспоминай меня, горемычную...»